свой трон.
Квартира мне попалась у рыжей вдовы, пропахшей вдовьим горем. Я умылся
с дороги и вышел на улицу. На столбах висели объявления о том, что
военкомдив Виноградов прочтет вечером доклад о Втором конгрессе
Коминтерна. Прямо перед моими окнами несколько казаков расстреливали за
шпионаж старого еврея с серебряной бородой. Старик взвизгивал и вырывался.
Тогда Кудря из пулеметной команды взял его голову и спрятал ее у себя под
мышкой. Еврей затих и расставил ноги. Кудря правой рукой вытащил кинжал и
осторожно зарезал старика, не забрызгавшись. Потом он стукнул в закрытую
раму.
- Если кто интересуется, - сказал он, - нехай приберет. Это свободно...
И казаки завернули за угол. Я пошел за ними следом и стал бродить по
Берестечку. Больше всего здесь евреев, а на окраинах расселились русские
мещане-кожевники. Они живут чисто, в белых домиках за зелеными ставнями.
Вместо водки мещане пьют пиво или мед, разводят табак в палисадничках и
курят его из длинных гнутых чубуков, как галицийские крестьяне.
Соседство трех племен, деятельных и деловитых, разбудило в них упрямое
трудолюбие, свойственное иногда русскому человеку, когда он еще не
обовшивел, не отчаялся и не упился.
Быт выветрился в Берестечке, а он был прочен здесь. Отростки, которым
перевалило за три столетия, все еще зеленели на Волыни теплой гнилью
старины. Евреи связывали здесь нитями наживы русского мужика с польским
паном, чешского колониста с лодзинской фабрикой. Это были контрабандисты,
лучшие на границе, и почти всегда воители за веру. Хасидизм держал в
удушливом плену это суетливое население из корчмарей, разносчиков и
маклеров. Мальчики в капотиках все еще топтали вековую дорогую хасидскому
хедеру, и старухи по-прежнему возили невесток к цадику с яростной мольбой
о плодородии.
Евреи живут здесь в просторных домах, вымазанных белой или
водянисто-голубой краской. Традиционное убожество этой архитектуры
насчитывает столетия. За домом тянется сарай в два, иногда в три этажа. В
нем никогда не бывает солнца. Сараи эти, неописуемо мрачные, заменяют наши
дворы. Потайные ходы ведут в подвалы и конюшни. Во время войны в этих
катакомбах спасаются от пуль и грабежей. Здесь скопляются за много дней
человечьи отбросы и навоз скотины. Уныние и ужас заполняют катакомбы едкой
вонью и протухшей кислотой испражнений.
Берестечко нерушимо воняет и до сих пор, от всех людей несет запахом
гнилой селедки. Местечко смердит в ожидании новой эры, и вместо людей по
нему ходят слинявшие схемы пограничных несчастий. Они надоели мне к концу
дня, я ушел за городскую черту, поднялся в гору и проник
