подступили ко
мне казаки, видя, что я сижу без сна и скучаю до последнего.
- Балмашев, - говорят мне казаки, - отчего ты ужасно скучный и сидишь
без сна?
- Низко кланяюсь вам, бойцы, и прошу маленького прощения, но только
дозвольте мне переговорить с этой гражданкой пару слов...
И, задрожав всем корпусом, я поднимаюсь со своей лежанки, от которой
сон бежал, как волк от своры злодейских псов, и подхожу до нее, и беру у
нее с рук дите, и рву с него пеленки, и вижу по-за пеленками добрый
пудовик соли.
- Вот антиресное дите, товарищи, которое титек не просит, на подол не
мочится и людей со сна не беспокоит...
- Простите, любезные казачки, - встревает женщина в наш разговор очень
хладнокровно, - не я обманула, лихо мое обмануло...
- Балмашев простит твоему лиху, - отвечаю я женщине, - Балмашеву оно
немногого стоит, Балмашев за что купил, за то и продает. Но оборотись к
казакам, женщина, которые тебя возвысили как трудящуюся мать в республике.
Оборотись на этих двух девиц, которые плачут в настоящее время, как
пострадавшие от нас этой ночью. Оборотись на жен наших на пшеничной
Кубани, которые исходят женской силой без мужей, и те, тоже самое
одинокие, по злой неволе насильничают проходящих в их жизни девушек... А
тебя не трогали, хотя тебя, неподобную, только и трогать. Оборотись на
Расею, задавленную болью...
А она мне:
- Я соли своей решилась, я правды не боюсь. Вы за Расею не думаете, вы
жидов Ленина и Троцкого спасаете...
- За жидов сейчас разговора нет, вредная гражданка. Жиды сюда не
касаются. Между прочим, за Ленина не скажу, но Троцкий есть отчаянный сын
тамбовского губернатора и вступился, хотя другого звания, за трудящийся
класс. Как присужденные каторжане вытягают они нас - Ленин и Троцкий - на
вольную дорогу жизни, а вы, гнусная гражданка, есть более
контрреволюционерка, чем тот белый генерал, который с вострой шашкой
грозится нам на своем тысячном коне... Его видать, того генерала, со всех
дорог, и трудящийся имеет свою думку-мечту его порезать, а вас, несчетная
гражданка, с вашими антиресными детками, которые хлеба не просят и до
ветра не бегают - вас не видать, как блоху, и вы точите, точите, точите...
И я действительно признаю, что выбросил эту гражданку на ходу под
откос, но она, как очень грубая, посидела, махнула юбками и пошла своей
подлой дорожкой. И, увидев эту невредимую женщину, и несказанную Расею
вокруг нее, и крестьянские поля без колоса, и поруганных девиц, и
товарищей, которые много ездют на фронт, но мало возвращаются, я захотел
спрыгнуть с вагона и себе кончить или ее кончить.
