голос.
Маслак, хрипя, кашляя и наслаждаясь, отъехал в сторону, казаки
бросились в атаку. Бедная пешка побежала, но поздно. Казацкие плети
прошлись уже по их драным свиткам. Всадники кружились по полю и с
необыкновенным искусством вертели в руках нагайки.
- Зачем балуетесь? - крикнул я Афоньке.
- Для смеху, - ответил он мне, ерзая в седле и доставая из кустов
схоронившегося парня.
- Для смеху! - прокричал он, ковыряясь в обеспамятевшем парне.
Потеха кончилась, когда Маслак, размякший и величавый, махнул своей
пухлой рукой.
- Пешка, не зевай! - прокричал Афонька и надменно выпрямил тщедушное
тело. - Пошла блох ловить, пешка...
Казаки, пересмеиваясь, съезжались в ряды. Пешки след простыл. Окопы
были пусты. И только сутулый еврей стоял на прежнем месте и сквозь очки
всматривался в казаков внимательно и высокомерно.
Со стороны Лешнюва не утихала перестрелка. Поляки охватывали нас. В
бинокль были видны отдельные фигуры конных разведчиков. Они выскакивали из
местечка и проваливались, как ваньки-встаньки. Маслак построил эскадрон и
рассыпал его по обе стороны шоссе. Над Лешнювом встало блещущее небо,
невыразимо пустое, как всегда в часы опасности. Еврей, закинув голову,
горестно и сильно свистел в металлическую дудку. И пешка, высеченная
пешка, возвращалась на свои места.
Пули густо летели в нашу сторону. Штаб бригады попал в полосу
пулеметного обстрела. Мы бросились в лес и стали продираться сквозь
кустарник, что по правую сторону шоссе. Расстрелянные ветви кряхтели над
нами. Когда мы выбрались из кустов - казаков уже не было на прежнем месте.
По приказанию начдива они отходили к Бродам, Только мужики огрызались из
своих окопов редкими ружейными выстрелами, да отставший Афонька догонял
свой взвод.
Он ехал по самой обочине дороги, оглядывая и обнюхивая воздух. Стрельба
на мгновение ослабла. Казак вздумал воспользоваться передышкой и двинулся
карьером. В это мгновение пуля пробила шею его лошади. Афонька проехал еще
шагов сто, и здесь, в наших рядах, конь круто согнул передние ноги и
повалился на землю.
Афонька не спеша вынул из стремени подмятую ногу. Он сел на корточки и
поковырял в ране медным пальцем. Потом Бида выпрямился и обвел блестящий
горизонт томительным взглядом.
- Прощай, Степан, - сказал он деревянным голосом, отступив от
издыхающего животного, и поклонился ему в пояс, - как ворочуся без тебя в
тихую станицу?.. Куда подеваю с-под тебя расшитое седелко? Прощай, Степан,
- повторил он сильнее, задохся, пискнул, как пойманная мышь, и завыл.
Клокочущий вой достиг нашего слуха, и мы увидели Афоньку, бьющего
