поклоны,
как кликуша в церкви. - Ну, не покорюсь же судьбе-шкуре, - закричал он,
отнимая руки от помертвевшего лица, - ну, беспощадно же буду рубать
несказанную шляхту! До сердечного вздоха дойду, до вздоха ейного и
богоматериной крови... При станичниках, дорогих братьях, обещаюся тебе,
Степан...
Афонька лег лицом в рану и затих. Устремив на хозяина сияющий глубокий
фиолетовый глаз, конь слушал рвущееся Афонькино хрипение. Он в нежном
забытьи поводил по земле упавшей мордой, и струи крови, как две рубиновые
шлеи, стекали по его груди, выложенной белыми мускулами.
Афонька лежал, не шевелясь. Мелко перебирая толстыми ногами, к лошади
подошел Маслак, вставил револьвер ей в ухо и выстрелил. Афонька вскочил и
повернул к Маслаку рябое лицо.
- Сбирай сбрую, Афанасий, - сказал Маслак ласково, - иди до части...
И мы с пригорка увидели, как Афонька, согбенный под тяжестью седла, с
лицом сырым и красным, как рассеченное мясо, брел к своему эскадрону,
беспредельно одинокий в пыльной, пылающей пустыне полей.
Поздним вечером я встретил его в обозе. Он спал на возу, хранившем его
добро - сабли, френчи и золотые проколотые монеты. Запекшаяся голова
взводного с перекошенным мертвым ртом валялась, как распятая, на сгибе
седла. Рядом была положена сбруя убитой лошади, затейливая и вычурная
одежда казацкого скакуна - нагрудники с черными кистями, гибкие ремни
нахвостников, унизанные цветными камнями, и уздечка с серебряным
тиснением.
Тьма надвигалась на нас все гуще. Обоз тягуче кружился по Бродскому
шляху; простенькие звезды катились по млечным путям неба, и дальние
деревни горели в прохладной глубине ночи. Помощник эскадронного Орлов и
длинноусый Биценко сидели тут же, на Афонькином возу, и обсуждали
Афонькино горе.
- С дому коня ведет, - сказал длинноусый Биценко, - такого коня, где
его найдешь?
- Конь - он друг, - ответил Орлов.
- Конь - он отец, - вздохнул Биценко, - бесчисленно раз жизню спасает.
Пропасть Биде без коня...
А наутро Афонька исчез. Начались и кончились бои под Бродами. Поражение
сменилось временной победой, мы пережили смену начдива, а Афоньки все не
было. И только грозный ропот на деревнях, злой и хищный след Афонькиного
разбоя указывал нам трудный его путь.
- Добывает коня, - говорили о взводном в эскадроне, и в необозримые
вечера наших скитаний я немало наслушался историй о глухой этой, свирепой
добыче.
Бойцы из других частей натыкались на Афоньку в десятках верст от нашего
расположения. Он сидел в засаде на отставших польских кавалеристов или
рыскал по лесам, отыскивая схороненные крестьянские табуны. Он
