обновили
древний костел. Ремонт кончили в день трехсотлетия храма. Из Житомира
приехал тогда епископ. Прелаты в шелковых рясах служили перед костелом
молебен. Пузатые и благостные - они стояли, как колокола в росистой траве.
Из окрестных сел текли покорные реки. Мужичье преклоняло колени, целовало
руки, и на небесах в тот же день пламенели невиданные облака. Небесные
флаги веяли в честь старого костела. Сам епископ поцеловал Тузинкевича в
лоб и назвал его отцом Берестечка, pater Berestecka.
Эту историю я узнал утром в штабе, где разбирал донесение обходной
колонны нашей, ведшей разведку на Львов в районе Радзихова. Я читал
бумаги, храп вестовых за моей спиной говорил о нескончаемой нашей
бездомности. Писаря, отсыревшие от бессонницы, писали приказы по дивизии,
ели огурцы и чихали. Только к полудню я освободился, подошел к окну и
увидел храм Берестечка - могущественный и белый. Он светился в нежарком
солнце, как фаянсовая башня. Молнии полудня блистали в его глянцевитых
боках. Выпуклая их линия начиналась у древней зелени куполов и легко
сбегала книзу. Розовые жилы тлели в белом камне фронтона, а на вершине
были колонны, тонкие, как свечи.
Потом пение органа поразило мой слух, и тотчас же в дверях штаба
появилась старуха с распущенными желтыми волосами. Она двигалась, как
собака с перебитой лапой, кружась и припадая к земле. Зрачки ее были
налиты белой влагой слепоты и брызгали слезами. Звуки органа, то
тягостные, то поспешные, подплывали к нам. Полет их был труден, след
звенел жалобно и долго. Старуха вытерла слезы желтыми своими волосами,
села на землю и стала целовать сапоги мои у колена. Орган умолк и потом
захохотал на басовых нотах. Я схватил старуху за руку и оглянулся. Писаря
стучали на машинках, вестовые храпели все заливистей, шпоры их резали
войлок под бархатной обивкой диванов. Старуха целовала мои сапоги с
нежностью, обняв их, как младенца. Я потащил ее к выходу и запер за собой
дверь. Костел встал перед нами ослепительный, как декорация. Боковые
ворота его были раскрыты, и на могилах польских офицеров валялись конские
черепа.
Мы вбежали во двор, прошли сумрачный коридор и попали в квадратную
комнату, пристроенную к алтарю. Там хозяйничала Сашка, сестра 31-го полка.
Она копалась в шелках, брошенных кем-то на пол. Мертвенный аромат парчи,
рассыпавшихся цветов, душистого тления лился в ее трепещущие ноздри,
щекоча и отравляя. Потом в комнату вошли казаки. Они захохотали, схватили
Сашку за руку и кинули с размаху на гору материй и книг. Тело Сашки,
цветущее и вонючее, как мясо только что зарезанной
