Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Произведения автора » Конармия, страница49

Конармия, страница49

обновили древний костел. Ремонт кончили в  день  трехсотлетия  храма.  Из  Житомира приехал тогда епископ. Прелаты в шелковых  рясах  служили  перед  костелом молебен. Пузатые и благостные — они стояли, как колокола в росистой траве. Из окрестных сел текли покорные реки. Мужичье преклоняло колени,  целовало руки, и на небесах в тот же день  пламенели  невиданные  облака.  Небесные флаги веяли в честь старого костела. Сам епископ поцеловал  Тузинкевича  в лоб и назвал его отцом Берестечка, pater Berestecka.

    Эту историю я узнал утром в  штабе,  где  разбирал  донесение  обходной колонны нашей, ведшей разведку  на  Львов  в  районе  Радзихова.  Я  читал бумаги,  храп  вестовых  за  моей  спиной  говорил  о  нескончаемой  нашей бездомности. Писаря, отсыревшие от бессонницы, писали приказы по  дивизии, ели огурцы и чихали. Только к полудню я  освободился,  подошел  к  окну  и увидел храм Берестечка — могущественный и белый. Он  светился  в  нежарком солнце, как фаянсовая башня. Молнии полудня  блистали  в  его  глянцевитых боках. Выпуклая их линия начиналась  у  древней  зелени  куполов  и  легко сбегала книзу. Розовые жилы тлели в белом камне  фронтона,  а  на  вершине были колонны, тонкие, как свечи.

    Потом пение органа поразило мой  слух,  и  тотчас  же  в  дверях  штаба появилась старуха с распущенными  желтыми  волосами.  Она  двигалась,  как собака с перебитой лапой, кружась и  припадая  к  земле.  Зрачки  ее  были налиты  белой  влагой  слепоты  и  брызгали  слезами.  Звуки  органа,    то тягостные, то поспешные, подплывали к  нам.  Полет  их  был  труден,  след звенел жалобно и долго. Старуха вытерла  слезы  желтыми  своими  волосами, села на землю и стала целовать сапоги мои у колена. Орган  умолк  и  потом захохотал на басовых нотах. Я схватил старуху за руку и оглянулся.  Писаря стучали на машинках, вестовые храпели  все  заливистей,  шпоры  их  резали войлок под бархатной  обивкой  диванов.  Старуха  целовала  мои  сапоги  с нежностью, обняв их, как младенца. Я потащил ее к выходу и запер за  собой дверь. Костел встал  перед  нами  ослепительный,  как  декорация.  Боковые ворота его были раскрыты, и на могилах польских офицеров валялись  конские черепа.

    Мы вбежали во двор, прошли сумрачный  коридор  и  попали  в  квадратную комнату, пристроенную к алтарю. Там хозяйничала Сашка, сестра 31-го полка. Она копалась в шелках, брошенных кем-то на пол. Мертвенный  аромат  парчи, рассыпавшихся цветов, душистого  тления  лился  в  ее  трепещущие  ноздри, щекоча и отравляя. Потом в комнату вошли казаки. Они захохотали,  схватили Сашку за руку и кинули с размаху на  гору  материй  и  книг.  Тело  Сашки, цветущее и вонючее, как мясо только  что  зарезанной