их дьякону. Они слезли с телеги и отошли в поле шагов на двадцать.
- Сестра, - закричал Коротков на первой телеге, - переставь очи на
дальнюю дистанцию, ослепнешь от акинфиевых достатков.
- Положила я на вас с прибором, - пробормотала женщина и отвернулась.
Акинфиев завернул тогда рубаху. Дьякон стал перед ним на колени и
сделал спринцевание. Потом вытер спринцовку тряпкой и посмотрел на свет.
Акинфиев подтянул штаны; улучив минуту, он зашел дьякону за спину и снова
выстрелил у него над самым ухом.
- Наше вам, Ваня, - сказал он, застегиваясь.
Дьякон отложил пузырек на траву и встал с колен. Легкий волос его
взлетел кверху.
- Меня высший суд судить будет, - сказал он глухо, - ты надо мною,
Иван, не поставлен...
- Таперя кажный кажного судит, - перебил кучер со второй телеги,
похожий на бойкого горбуна. - И на смерть присуждает, очень просто...
- Или того лучшее-произнес Аггеев и выпрямился, - убей меня, Иван...
- Не балуй, дьякон, - подошел к нему Коротков, знакомый мне по прежним
временам. - Ты понимай, с каким человеком едешь. Другой пришил бы тебя,
как утку, и не крякнул, а он правду из тебя удит и учит тебя, расстригу...
- Или того лучше, - упрямо повторил дьякон и выступил вперед, - убей
меня, Иван.
- Ты сам себя убьешь, стерва, - ответил Акинфиев, бледнея и шепелявя, -
ты сам яму себе выроешь, сам себя в нее закопаешь...
Он взмахнул руками, разорвал на себе ворот и повалился на землю в
припадке.
- Эх, кровиночка ты моя! - закричал он дико и стал засыпать себе песком
лицо. - Эх, кровиночка ты моя горькая, власть ты моя совецкая...
- Вань, - подошел к нему Коротков и с нежностью положил ему руку на
плечо, - не бейся, милый друг, не скучай. Ехать надо, Вань...
Коротков набрал в рот воды и прыснул ею на Акинфиева, потом он перенес
его на подводу. Дьякон снова сел на козлы, и мы поехали.
До местечка Вербы оставалось нам не более двух верст. В местечке
сгрудились в то утро неисчислимые обозы. Тут была одиннадцатая дивизия и
четырнадцатая, и четвертая. Евреи в жилетах, с поднятыми плечами, стояли у
своих порогов, как ободранные птицы. Казаки ходили по дворам, собирали
полотенца и ели неспелые сливы. Акинфиев, как только приехали, забрался в
сено и заснул, а я взял одеяло с его телеги и пошел искать места в тени.
Но поле по обе стороны дороги было усеяно испражнениями. Бородатый мужик в
медных очках и в тирольской шляпке, читавший в сторонке газету, перехватил
мой взгляд и сказал:
- Человеки зовемся, а гадим хуже шакалов. Земли стыдно...
И, отвернувшись, он снова стал читать газету через большие очки.
Я взял тогда к леску влево и увидел
