в телефон, - приказание явиться к командиру
бригады...
Я побежал без шапки, на ходу рассовывая бумаги. Из дворов выводили
лошадей, во тьме, крича, мчались всадники. У комбрига, стоя завязывавшего
на себе бурку, мы узнали, что поляки прорвали фронт под Люблиным и что нам
поручена обходная операция. Оба полка выступали через час. Разбуженный
старик беспокойно следил за мной из-под листвы лимонного дерева.
- Скажите, что вы вернетесь, - повторял он и тряс головой.
Елизавета Алексеевна, накинув полушубок поверх батистовой ночной кофты,
вышла провожать нас на улицу. Во мраке бешено промчался невидимый
эскадрон. У поворота в поле я оглянулся - Томилина, наклонившись,
поправляла куртку на мальчике, стоявшем впереди нее, и прерывистый свет
лампы, горевшей на подоконнике, тек по нежному костлявому ее затылку...
Пройдя без дневок сто километров, мы соединились с 14-й кавдивизией и,
отбиваясь, стали уходить. Мы спали в седлах. На привалах, сраженные сном,
мы падали на землю, и лошади, натягивая повод, тащили нас, спящих, по
скошенному полю. Начиналась осень и неслышно сыплющиеся галицийские дожди.
Сбившись в молчащее взъерошенное тело, мы петляли и описывали круги,
ныряли в мешок, завязанный поляками, и выходили из него. Сознание времени
оставило нас. Располагаясь на ночлег в Тощенской церкви, я и не подумал,
что мы находимся в девяти верстах от Будятичей. Напомнил Суровцев, мы
переглянулись.
- Главное, что кони пристали, - сказал он весело, - а то съездили бы...
- Нельзя, - ответил я, - хватятся ночью...
И мы поехали. К седлам нашим были приторочены гостинцы - голова сахару,
ротонда на рыжем меху и живой двухнедельный козленок. Дорога шла
качающимся промокшим лесом, стальная звезда плутала в кронах дубов. Меньше
чем в час мы доехали до местечка, выгоревшего в центре, заваленного
побелевшими от мучной пыли грузовиками, орудийными упряжками и ломаными
дышлами. Не слезая с лошади, я стукнул в знакомое окно - белое облако
пронеслось по комнате. Все в той же батистовой кофте с обвислым кружевом
Томилина выбежала на крыльцо. Горячей рукой она взяла мою руку и ввела в
дом. В большой комнате на сломанных лимонных деревьях сушилось мужское
белье, незнакомые люди спали на койках, поставленных без промежутков, как
в госпитале. Высовывая грязные ступни, с криво окостеневшими ртами, они
хрипло кричали со сна и жадно и шумно дышали. Дом был занят нашей
трофейной комиссией, Томилины загнаны в одну комнату.
- Когда вы нас увезете отсюда? - стискивая мою руку, спросила Елизавета
Алексеевна.
Старик, проснувшись, тряс головой. Маленький Миша, прижимая
