посмотрел вслед удалявшемуся казаку. Он обернулся и
увидел меня, составлявшего пленным список. Потом он увидел юношу с
вьющимися баками. Тот поднял на него спокойные глаза снисходительной
юности и улыбнулся его растерянности. Тогда Голов сложил руки трубкой и
крикнул: Республика наша живая еще, Андрей. Рано дележку делать. Скидай
барахло!
Андрей и ухом не повел. Он ехал рысью, и лошаденка его бойко выкидывала
из-под себя хвост, точно отмахивалась от нас.
- Измена, - прошептал тогда Голов, произнося это слово по буквам, и
стал жалок, и оцепенел. Он опустился на колено, взял прицел и выстрелил, и
промахнулся. Андрей немедля повернул коня и поскакал к взводному в упор.
Румяное и цветущее лицо его было сердито.
- Слышь, земляк, - закричал он звонко и вдруг обрадовался звуку своего
сильного голоса, - "как бы я не стукнул тебя, взводный, к такой-то свет
матери. Тебе десяток шляхты прибрать - ты вон каку суету поднял. По сотне
прибирали, тебя в подмогу не звали... Рабочий ты если - так сполняй свое
дело...
И победоносно поглядев на нас, Андрюшка отъехал галопом. Взводный не
поднял на него глаз. Он взялся рукой за лоб. Кровь лилась с него как дождь
со скирды. Он лег на живот, пополз к ручью и надолго всунул в пересыхающую
воду разбитую свою окровавленную голову...
Девяти пленных нет в живых. Я знаю это сердцем. Сидя на коне, я
составил им список, аккуратно разграфленный. В самой первой графе были
номера по порядку, в другой - имя и фамилия и в третьей наименование
части. Всего вышло девять номеров. И четвертым из них был Адольф
Шульмейстер, лодзинский приказчик, еврей. Он притирался все время к моему
коню и гладил мой сапог трепещущими нежащими пальцами. Нога его была
перебита прикладом. От нее тянулся тонкий след, как от раненой охромевшей
собаки, и на щербатой, оранжевой лысине Шульмейстера закипал сияющий на
солнце пот.
- Вы Jude, пане, - шептал он, судорожно лаская мое стремя. Вы - Jude, -
визжал он, брызгая слюной и корчась от радости.
- Стать в ряды, Шульмейстер, - крикнул я еврею, и вдруг, охваченный
смертоносной слабостью, я стал ползти с седла и сказал, задыхаясь: - Почем
Вы знаете?
- Еврейский сладкий взгляд, - взвизгнул он, прыгая на одной ноге и
волоча за собой собачий тонкий след. - Сладкий взгляд Ваш, пане.
Я едва оторвался от предсмертной его суетливости. Я опоминался
медленно, как после контузии.
Начальник штаба приказал мне распорядиться и уехал к частям.
Пулеметы втаскивали на пригорок, как телят, на веревках. Они двигались
рядком, как дружное стадо, и успокоительно лязгали. Солнце заиграло на их
пыльных дулах. И
