Я
говорил и размахивал руками. Пальцы будущего авиационного инженера
трепетали в моей руке. С трудом просыпаясь от галлюцинаций, он пообещал
прийти ко мне в следующее воскресенье. Запасшись этим обещанием, я уехал
на паровичке домой, к Бобке.
Всю неделю после моего визита я воображал себя директором банка. Я
совершал миллионные операции с Сингапуром и Порт-Саидом. Я завел себе яхту
и путешествовал на ней один. В субботу настало время проснуться. Назавтра
должен был прийти в гости маленький Боргман. Ничего из того, что я
рассказал ему, - не существовало. Существовало другое, много удивительнее,
чем то, что я придумал, но двенадцати лет от роду я совсем еще не знал,
как мне быть с правдой в этом мире. Дед Лейви-Ицхок, раввин, выгнанный из
своего местечка за то, что он подделал на векселях подпись графа
Браницкого, был на взгляд наших соседей и окрестных мальчишек сумасшедший.
Дядьку Симон-Вольфа я не терпел за шумное его чудачество, полное
бессмысленного огня, крику и притеснения. Только с Бобкой можно было
сговориться. Бобка гордилась тем, что сын директора банка дружит со мной.
Она считала это знакомство началом карьеры и испекла для гостя штрудель с
вареньем и маковый пирог. Все сердце нашего племени, сердце, так хорошо
выдерживающее борьбу, заключалось в этих пирогах. Деда с его рваным
цилиндром и тряпьем на распухших ногах мы упрятали к соседям Апельхотам, и
я умолял его не показываться до тех пор, шока гость не уйдет. С
Симон-Вольфом тоже уладилось. Он ушел со своими приятелями-барышниками
пить чай в трактир "Медведь". В этом трактире прихватывали водку вместе с
чаем, можно было рассчитывать, что Симон-Вольф задержится. Тут надо
сказать, что семья, из которой я происхожу, не походила на другие
еврейские семьи. У нас и пьяницы были в роду, у нас соблазняли
генеральских дочерей и, не довезши до границы, бросали, у нас дед
подделывал подписи и сочинял для брошенных жен шантажные письма.
Все старания я положил на то, чтобы отвадить Симон-Вольфа на весь день.
Я отдал ему сбереженные три рубля. Прожить три рубля - это нескоро
делается, Симон-Вольф вернется поздно, и сын директора банка никогда не
узнает о том, что рассказ о доброте и силе моего дядьки - лживый рассказ.
По совести говоря, если сообразить сердцем, это была правда, а не ложь, но
при первом взгляде на грязного и крикливого Симон-Вольфа непонятной этой
истины нельзя было разобрать.
В воскресенье утром Бобка вырядилась в коричневое суконное платье.
Толстая ее, добрая грудь лежала во все стороны. Она надела косынку с
черными тиснеными цветами,