его найдет и вырвет та нечеловечески ловкая машинка, которая
засела в руках окрестных греков, в красных, истыканных пальчиках их
десятилетних дочерей.
Все эти Архилевы, Амбарзакисы и Теотокисы спустились в Чакву на сбор
чая из своих аджарских ущелий, покрытых голубыми тучами незаходящего
тумана. Их неутомимые артели, составленные из детей, неспешно ползут по
размытым террасам, и неуловимые руки летают над кустами, как рой
мгновенных птиц. Их привычный глаз, не колеблясь, выискивает в неистощимом
лабиринте зеленого цветения нужные ему два листочка, и пусть тот, кто не
верит в недостижимое, узнает, что есть девушки, которые доводят ежедневный
сбор этих невесомых почек и стебельков до ста пятидесяти фунтов за рабочий
день.
Рыжеусые объездчики скачут на пегих лошаденках по розовым тропинкам
Чаквы, кроткие буйволы, скрипя ярмом, влекут в долину арбы со
свеженабранным листом, оливковые греки, старосты артелей, карабкаются по
холмам, они щелкают записными книжками, тягуче орут на рабочих и вдруг
вскипают залихватской песней, бурной, как мелодии балаклавских рыбаков.
Но и объездчики, и арбы, и оливковые греки - все они тяготеют к долине,
к тому утрамбованному и закованному в цемент куску земли, где поместилась
неотъемлемая вотчина Джена Лау - чайная фабрика.
Джен Лау, прославленный Иван Иваныч. Его знают все люди, населяющие обе
стороны шоссе, ведущего от Чаквы к Батуму. Эта незыблемая слава невелика
объемом, но она неисчерпаема в глубину. Двадцать семь лет тому назад
чайный энтузиаст и чайный капиталист Попов вывез двадцатилетнего Лау из
Срединного Китая, из священных зарослей Востока, куда еще не ступала нога
европейца. Рабу на плантациях какого-то мандарина - нынешнему Ивану
Иванычу суждено было стать пионером чайного дела в России и несменяемым
его руководителем. И только на безмерной и плоской почве Китая, где люди
неисчислимы, как стволы бамбуков в тропическом лесу, только на этой
загадочной земле, удобренной миллионами безличностей, могла распуститься
огненная страстность Джена Лау, его шумливая и непреклонная деятельность,
этот обрывистый, судорожный, пристальный и рассчитанный темперамент
азиата.
Все нити тянутся к нему. Буйволы, спускаясь с холмов, видят уступы
цементных площадок, примыкающих к фабрике. Австралийское солнце цветет над
кружевным и румяным ландшафтом Чаквы. Гигантские площадки, осыпанные
изумрудным ковром вялящегося чая, - они кажутся выстиранными белыми
скатертями, отсвечивающими под хрустальными потоками электричества. Вялить
на воздухе - это пережиток отмирающего кустарничества, сохраняющийся
только
