коврах застыли свинцовые
ручейки. Утомленный работой мозга и этим жаром тишины, я заснул.
Ночью - по тускло блистающему паркету коридоров - я пробирался к
выходу. Кабинет Александра III-го - высокая коробка с заколоченными
окнами, выходящими на Невский. Комнаты Михаила Александровича -
веселенькая квартира просвещенного офицера, занимающегося гимнастикой,
стены обтянуты светленькой материей в бледно-розовых разводах, на низких
каминах фарфоровые безделушки, подделанные под наивность и ненужную
мясистость семнадцатого века.
Я долго ждал, прижавшись к колонне, пока не заснул последний придворный
лакей. Он свесил сморщенные, по давней привычке, выбритые щеки, фонарь
слабо золотил его упавший высокий лоб.
В первом часу ночи я был на улице. Невский принял меня в свое бессонное
чрево. Я пошел спать на Николаевский вокзал. Те, кто бежал отсюда, пусть
знают, что в Петербурге есть где провести вечер бездомному поэту.
ЛИНИЯ И ЦВЕТ
Александра Федоровича Керенского я увидел впервые двадцатого декабря
тысяча девятьсот шестнадцатого года в обеденной зале санатории Оллила. Нас
познакомил присяжный поверенный Зацареный из Туркестана. О Зацареном я
знал, что он сделал себе обрезание на сороковом году жизни. Великий князь
Петр Николаевич, опальный безумец, сосланный в Ташкент, дорожил дружбой
Зацареного. Великий князь этот ходил по улицам Ташкента нагишом, женился
на казачке, ставил свечи перед портретом Вольтера, как перед образом
Иисуса Христа, и осушил беспредельные равнины Амударьи. Зацареный был ему
другом.
Итак - Оллила. В десяти километрах от нас сияли синие граниты
Гельсингфорса. О Гельсингфорс, любовь моего сердца. О небо, текущее над
эспланадой и улетающее, как птица.
Итак - Оллила. Северные цветы тлеют в вазах. Оленьи рога распростерлись
на сумрачных плафонах. В обеденной зале пахнет сосной, прохладной грудью
графини Тышкевич и шелковым бельем английских офицеров.
За столом рядом с Керенским сидит учтивый выкрест из департамента
полиции. От него направо норвежец Никкельсен, владелец китобойного судна.
Налево - графиня Тышкевич, прекрасная, как Мария-Антуанетта.
Керенский съел три сладких и ушел со мною в лес. Мимо нас пробежала на
лыжах фрекен Кирсти.
- Кто это? - спросил Александр Федорович.
- Это дочь Никкельсена, фрекен Кирсти, - сказал я, - как она хороша...
Потом мы увидели вейку старого Иоганеса.
- Кто это? - спросил Александр Федорович.
- Это старый Иоганес, - сказал я. - Он везет из Гельсингфорса коньяк и
фрукты. Разве вы не знаете кучера Иоганеса?
- Я знаю здесь всех, - ответил Керенский, - но я никого не вижу.
