Ивашко сидел перед мятой, обкусанной грудой бумаг. Кожа его возле
висков сморщилась, зрачки больной кошки висели в глазницах. Над ними
торчали розовые голые дуги.
- Не брезговай нашим крестьянством, - закричала Гапа и топнула ногой.
- Я не брезговаю, - уныло сказал Ивашко, - только мне нетактично с вами
гулять.
Притоптывая и разводя руками, Гапа прошлась перед ним.
- Ходи с нами каравай делить, - сказала баба, - все твои будем,
представник, только завтра, не сегодня...
Ивашко покачал головой.
- Мне нетактично с вами каравай делить, - сказал он, - разве ж вы
люди?.. Вы ж на собак гавкаете, я от вас восемь кил весу потерял...
Он пожевал губами и прикрыл веки. Руки его потянулись, нашарили на
столе холстинный портфель. Он встал, качнулся грудью вперед и, словно во
сне, волоча ноги, пошел к выходу.
- Этот гражданин - чистое золото, - сказал ему вслед секретарь
Харченко, - большую совесть в себе имеет, но только Великая Криница
слишком грубо с ним обратилась...
Над прыщами и пуговкой носа у Харченки был выделан пепельный хохолок.
Он читал газету, задрав ноги на скамью.
- Дождутся люди вороньковского судьи, - сказал Харченко, переворачивая
газетный лист, - тогда воспомянут.
Гапа вывернула из-под юбки кошель с подсолнухами.
- Почему ты должность свою помнишь, секретарь, - сказала баба, - почему
ты смерти боишься?.. Когда это было, чтобы мужик помирать отказывался?..
На улице, вокруг колокольни, кипело черное вспухшее небо, мокрые хаты
выгнулись и сползли. Над ними трудно высекались звезды, ветер стлался
понизу.
В сенях своей хаты Гапа услышала мерное бормотанье, чужой осипший
голос. Странница, забредшая ночевать, подогнув под себя ноги, сидела на
печи. Малиновые нити лампад оплетали угол. В прибранной хате развешана
была тишина; спиртным, яблочным духом несло от стен и простенков.
Большегубые дочери Гапы, задрав снизу головы, уставились на побирушку.
Девушки поросли коротким, конским волосом, губы их были вывернуты, узкие
лбы светились жирно и мертво.
- Бреши, бабуся Рахивна, - сказала Гапа и прислонилась к стене, - я
тому охотница, когда брешут...
Под потолком Рахивна заплетала себе косицы, рядками накладывала на
маленькую голову. У края печи расставились вымытые изуродованные ее
ступни.
- Три патриарха рахуются в свете, - сказала старуха, мятое ее лицо
поникло, - московского патриарха заточила наша держава, иерусалимский
живет у турок, всем христианством владеет антиохийский патриарх... Он
выслал на Украину сорок грецких попов, чтоб проклясть церкви, где держава
сняла дзвоны... Грецкие попы
