Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Рассказы разных лет » Рассказы разных лет, страница31

Рассказы разных лет, страница31

дед.

    Дома у нее  дочери  уже  легли.  Поздней  ночью,  наискосок,  в  хатыне комсомольца Нестора Тягая, ртутным языком повис огонек. Осмоловский пришел на отведенную ему квартиру. На лаву брошен был тулуп, судью  ждал  ужин  — миска простокваши и краюха  хлеба  с  луковицей.  Сняв  очки,  он  прикрыл ладонями больные глаза — судья, прозванный в  районе  «двести  шестнадцать процентов». Этой  цифры  он  добился  на  хлебозаготовках  в  буйном  селе Воронькове. Тайны, песни, народные поверья облекали проценты Осмоловского.

    Он жевал хлеб и луковицу и разостлал перед собой  «Правду»,  инструкции райкома и сводки Наркомзема по коллективизации. Было  поздно,  второй  час ночи, когда дверь  его  раскрылась  и  женщина,  накрест  стянутая  шалью, переступила порог.

    — Судья, — сказала Гапа, — что с блядьми будет?..

    Осмоловский поднял лицо, обтянутое рябоватым огнем.

    — Выведутся.

    — Житье будет блядям или нет?

    — Будет, — сказал судья, — только другое, лучшее.

    Баба невидящими глазами уставилась  в  угол.  Она  тронула  монисто  на груди.

    — Спасыби на вашем слове…

    Монисто зазвенело. Гапа вышла, притворив за собой дверь.

    Беснующаяся, режущая ночь набросилась на нее, кустарники туч,  горбатые льдины с  черным  блеском  в  них.  Просветляясь,  низко  неслись  облака. Безмолвие распростерлось над Великой  Криницей,  над  плоской,  могильной, обледенелой пустыней деревенской ночи.

    Весна, 1930 г.

 

          ГЮИ ДЕ МОПАССАН

 

    Зимой шестнадцатого года я очутился в Петербурге с фальшивым  паспортом и без гроша денег. Приютил меня  учитель  русской  словесности  —  Алексей Казанцев.

    Он жил на Песках, в промерзшей желтой, зловонной улице.  Приработком  к скудному жалованью были переводы с испанского; в ту пору  входил  в  славу Бласко Ибаньес.

    Казанцев и проездом не  бывал  в  Испании,  но  любовь  к  этой  стране заполняла его существо — он знал в Испании все замки, сады и  реки.  Кроме меня, к Казанцеву жалось еще множество  вышибленных  из  правильной  жизни людей. Мы жили  впроголодь.  Изредка  бульварные  листки  печатали  мелким шрифтом наши заметки о происшествиях.

    По утрам я околачивался в моргах и полицейских участках.

    Счастливее нас был все же Казанцев. У него была родина — Испания.

    В ноябре мне представилась должность конторщика на  Обуховском  заводе, недурная служба, освобождавшая от воинской повинности.

    Я отказался стать конторщиком.

    Уже в ту пору — двадцати лет от роду — я сказал себе: лучше  голодовка, тюрьма, скитания, чем сидение за конторкой часов по десять в день.  Особой удали в этом обете нет, но я не нарушал его и не  нарушу.  Мудрость  дедов сидела в моей голове: мы рождены для наслаждения