Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Рассказы разных лет » Рассказы разных лет, страница60

Рассказы разных лет, страница60

воспламененные  более обыкновенного, и глаза, устремленные книзу.

    Кроме прислуги, в кухне сидел еще  казаченок  Кикин,  рассыльный  штаба батьки нашего Махно. Он слыл в штабе  дурачком  и  ему  ничего  не  стоило пройтись на голове в самую неподходящую минуту.

    Не раз случалось мне  заставать  его  перед  зеркалом.  Выгнув  ногу  с продранной  штаниной,  он  подмигивал  самому  себе,  хлопал    по    голому мальчишескому пузу, неистово пел и корчил победоносные гримасы, от которых сам же и помирал со смеху.

    Сегодня я снова застал  его  за  особенной  работой:  он  наклеивал  на германскую каску полосы золоченой бумаги.

    — Ты скольких вчера отпустила, Рухля? — сказал  он  и,  сощурив  глаза, осмотрел свою разукрашенную каску.

    Девушка молчала.

    — Ты шестерых отпустила, — продолжал мальчик, — а есть которые бабы  до двадцати человек могут отпустить.

    — Принеси воды, — сказала девушка.

    Кикин принес со двора ведро воды. Шаркая босыми ногами, он прошел потом к зеркалу, нахлобучил на себя  каску  с  золотыми  лентами  и  внимательно осмотрел свое отражение. Потом вид зеркала увлек  его.  Засунув  пальцы  в ноздри, мальчик жадно следил за тем, как изменяется под давлением  изнутри форма его носа.

    — Я из штаба уйду, — обернулся он к еврейке, — ты никому  не  сказывай, Рухля. Стеценко в эскадрон меня берет. Там по крайности обмундирование,  в чести будешь, и товарищей найду бойцовских, не то, что здесь,  барахольная команда… Вчера, как тебя  поймали,  а  я  за  голову  держал,  я  Матвей Васильичу говорю: что же,  говорю,  Матвей  Васильич,  вот  уже  четвертый переменяется, а я все держу, да держу. Вы уже второй раз, Матвей Васильич, сходили, а когда я есть малолетний мальчик и не вашей компании,  так  меня каждый может обижать… Ты, Рухля, сама небось слыхала евонные эти  слова, мы, — говорит, — Кикин, никак тебя не обидим, вот дневальные все  пройдут, потом и ты сходишь… Так вот они меня и допустили, как  же…  Это  когда они тебя уже в лесок тащили, Матвей Васильич мне и говорит: сходи,  Кикин, ежели желаешь. Нет, — говорю, — Матвей Васильич, не желаю я опосля  Васьки ходить, всю жизнь плакаться…

    Кикин сердито засопел и умолк. Он лег на пол  и  уставился  в  даль,  — босой, длинный, опечаленный, с голым животом и  сверкающей  каской  поверх соломенных волос.

    — Вот народ рассказывает за махновцев, за их геройство, —  произнес  он угрюмо, — а мало-мало соли с ними поешь, так вот они — видно,  что  каждый камень за пазухой держит…

    Еврейка подняла от лохани свое налитое кровью лицо,  мельком  взглянула на  мальчика  и  пошла  из  кухни  тем  трудным  шагом,  какой  бывает    у кавалериста, когда он после долгого  перехода