бессонные тачанки, и канонада затихая укладывается спать на
черной, на мокрой земле.
И только на далекой улице пылает окно атамана. Ликующим прожектором
взрезывает оно нищету осенней ночи и трепещет, залитое дождем. Там, в
штабе батько, играет духовой оркестр в честь Антонины Васильевны, сестры
милосердия, ночующей у Махно в первый раз. Меланхолические густые трубы
гудят все сильнее, и партизаны, сбившись под моим окном, слушают громовой
напев старинных маршей. Их трое сидит под моим окном - Гнилошкуров с
товарищами, потом Кикин подкатывается к ним, бесноватый казаченок. Он
мечет ноги в воздух, становится на руки, поет и верещит и затихает с
трудом, как после припадка.
- Овсяница, - шепчет вдруг Гнилошкуров, - овсяница, - говорит он с
тоской, - отчего этому быть возможно, когда она после меня двоих свезла и
вполне благополучно... И тем более подпоясуюсь я, она мне такое закидает,
пожилой, говорит, мерси за компанию, вы мне приятный... Анелей, говорит,
звать меня, такое у меня имя Анеля... И вот, Овсяница, я так раскладаю,
что она с утра гадкой зелени наелась, она наелась, и тут Петька наскочил
на наше горе...
- Тут Петька наскочил, - сказал пятнадцатилетний Кикин, усаживаясь и
закурил папиросу. - Мужчина, она Петьке говорит, будьте настолько любезны,
у меня последняя сила уходит, и как вскочит, завинтилась винтом, а ребята
руки расставили, не выпущают ее из дверей, а она сыпит и сыпит... - Кикин
встал, засиял глазами и захохотал. - Бежит она, а в дверях батько... Стоп,
говорит, вы, без сомнения, венерическая, на этом же месте вас подрубаю, и
как вытянет ее, и она, видать, хотит ему свое сказать.
- И то сказать, - вступает тут, перебивая Кикина, задумчивый и нежный
голос Петьки Орлова, - и то сказать, что есть жады между людьми, есть
безжалостные жады... Я сказывал ей - нас трое, Анеля, возьми себе подругу,
поделись сахаром, она тебе подсобит... Нет, говорит, я на себя надеюсь,
что выдержу, мне троих детей прокормить, неужели я девица какая-нибудь...
- Старательная женщина - уверил Петьку Гнилошкуров, все еще сидевший
под моим окном, - старательная до последнего...
И он умолк. Я услышал снова шум воды. Дождь по-прежнему лепечет и ноет
и стенает по крышам. Ветер подхватывает его и гнет на бок. Торжественное
гудение труб замолкает на дворе Махно. Свет в его комнате уменьшился
наполовину. Тогда встал с лавочки Гнилошкуров и переломил своим телом
мутное мерцание луны. Он зевнул, заворотил рубаху, почесал живот,
необыкновенно белый, и пошел в сарай спать. Нежный голос Петьки Орлова
поплыл за ним по следам.
- Был в Гуляй-Поле пришлый мужик Иван
