[2] См. Бабель [10, т. 2, с. 561]. В посмертных изданиях авторская воля исполняется.
[3] Ср. расширенные оглавления циклов в конце книги Зихера [55, с. 139–142].
[4] См. Нильссон [86, с. 225–226] (со ссылкой на Бабель [6, с. 398], а также [55, с. 148].
[5] Бондарин пишет:
«Но вот еще одна из последних встреч, когда невольно Исаак Эммануилович как бы вынес и на мой суд (а точнее сказать, на суд всех его литературных друзей) свои новые рассказы, о существовании которых все мы уже не раз давно слышали и с нетерпением ждали […] Почему-то кажется мне, что чтение было назначено в служебных комнатах Театра Вахтангова. В этот вечер, впервые после долгого молчания, Бабель обещал новые рассказы […] Предстоящее дело чтеца, очевидно, заботило его…» («Прикосновение к человеку» [24, с. 99]).
Отметив присутствие среди слушателей Ильи Ильфа и Эдуарда Багрицкого, Бондарин переходит к описанию собственных впечатлений от «Мопассана» и «Улицы «Данте».
«Я вслушивался в звуки чтения, следил за развитием сюжета [«Улицы Данте»], ожидая разгадки: «К чему бы все это?» – и чувствовал недоумение. Больше! Я был озадачен: то, о чем повествовал Бабель, казалось мне не заслуживающим серьезного рассказа. Я не узнавал автора «Смерти Долгушова» или «Заката». Особенно озадачил меня рассказ о том, как бедствующий, нищий автор, заодно с богатой петроградской дамой переводили «Признание» Гюи де Мопассана» (с. 100)
[6] Данные об этих публикациях приводятся Зихером [55, с. 139] и в двухтомнике 1990 г. [10, т. 2, с. 564–565].
[7] Владимир Александрович (или мемуарист) явно играет с названием рассказа – «Справка».
[8] Таков, например, финальный пассаж, идущий после слов «два золотых, мой первый гонорар» (в «Справке» последних):
«Прошло много лет с тех пор. За это время много раз получал я деньги от редакторов, от ученых людей, от евреев, торгующих книгами. За победы, которые были поражениями, за поражения, ставшие победами, за жизнь и смерть они платили ничтожную плату, много ниже той, которую получил я в юности от первой моей читательницы. Но злобы я не испытываю. Я не испытываю ее потому, что знаю, что не умру, прежде чем не вырву из рук любви еще один – и это будет мой последний – золотой».
Своей избыточной поучительностью эта концовка несколько напоминает горьковские, ср. конец «Моего спутника» (1894):
«Я никогда больше не встречал этого человека – моего спутника в течение почти четырех месяцев жизни, но я часто вспоминаю о нем с добрым чувством и веселым смехом. Он научил меня многому, чего не найдешь в толстых фолиантах, написанных мудрецами, – ибо мудрость жизни всегда глубже и обширнее мудрости людей» [35, т. 1, с. 446].
[9] Это тот же Сторицын (Старицын), о котором