Шкловский [146, с. 152–162] писал как об источнике множества бабелевских сюжетов, преимущественно о проститутках, в частности, рассказа «Ходя». П.И. Сторицын (Коган) упоминается в письмах Бабеля и фигурирует в комментариях к двухтомнику 1990 г. (т. 1, с. 447).
[10] Ср. полушуточные слова Бабеля на съезде писателей о молчании как излюбленном жанре:
«Я к [читателю] испытываю такое беспредельное уважение, что немею, замолкаю […] Если заговорили о молчании, то нельзя не сказать обо мне – великом мастере этого жанра» [10, т. 2, с. 381].
Отметим также место, всерьез отводимое бессловесности и эдемическому языку в представлениях Бабеля об идеальных средствах выражения («Пробуждение», «У батьки нашего Махно», «Мопассан»; подробно об этом см. в гл. 9). Ср., кстати, мандельштамовское стихотворение «Она еще не родилась…» (1910) в контексте традиционного поэтического спора о «неизреченности» опыта и проблематики имябожества, дебатировавшейся в 10-е годы (см. Паперно [92].
[11] Можно указать, например, на горничную Бендерских, которая по дому «двигалась медленно», но «в любви, должно быть, ВОРОЧАЛАСЬ с неистовым проворством», что роднит ее с молодоженами за стеной в «Гонораре», которые «ВОРОЧАЛИСЬ, как большие рыбы».
[12] Нильссон в своем разборе «Мопассана» [86, с. 214] отмечает необычную для художественной прозы документальность названия, наводящего скорее на мысль о литературно-критическом очерке; это ожидание отчасти сбывается в финальном эпизоде с чтением мопассановской биографии.
[13] Физическое и словесное гурманство, сопровождающее эротическое соблазнение, следует формуле, сообщаемой рассказчику «Улицы Данте» его другом, французом Бьеналем: « – Monvieux, за тысячу лет нашей истории мы сделали женщину, обед и книгу…» [10, т. 2, с. 229].
[14] В отличие, скажем, от «Ди Грассо», завершающихся «пушкинским» абзацем:
«Они дошли до угла и повернули на Пушкинскую […Я] увидел […] бронзовую голову Пушкина с неярким отблеском луны на ней, увидел в первый раз окружавшее меня таким, каким оно было на самом деле, – затихшим и невыразимо прекрасным» [10, т. 2, с. 238].
[15] «Прикосновение к сердцу» и его «смертельные» коннотации проходят и абзацем ниже:
«Двадцать девять книг Мопассана стояли над столом на полочке. Солнце тающими пальцами трогало сафьяновые корешки книг – прекрасную могилу человеческого сердца».
Об этом пассаже см. также в гл. 9.
[16] О связи между Бабелем и Ницше см. в гл. 2, 4; о проблематике «истины/лжи» – в гл. 2, 14; о Мопассане как бабелевском квази-Христе см. гл. 13.
[17] См. Елизарова [44, с. 483] и Мопассан [83, т. 1, с. 1269].
[18] См. Фрейдин [133, с. 1895, 1901–1903], Бейбел [12, с. XIV–XVIII].
[19] См. Левин [68, с. 6], Зихер