лишь одна из целого ряда бабелевских вариаций на тему «слова, языка / животной телесности». Эта оппозиция связана с противопоставлением «книжной гуманности» хилых еврейских грамотеев и «жестокой силы» казаков, бандитов и погромщиков; подобно ему, она часто получает амбивалентное воплощение. В поисках медиации между полюсами Бабель с особым интересом останавливается на гибридных состояниях «безъязыкой выразительности» (см. гл. 9) – мимической, балетной, гимнастической. Вспомним:
прыжок-полет ди Грассо, который «опустился на плечи Джованни и, перексив ему горло, ворча и косясь, стал высасывать из раны кровь»; проход Кикина на руках в концовке «У батьки нашего Махно»; возвращающуюся в финале бессловесность автобиографического героя «Пробуждения»;
молчаливое, со стиснутыми зубами, любовное ворочание новобрачных за стеной у рассказчика «Гонорара»;
номер с хлыстом, но без слов, с помощью которого «Дьяков, бывший цирковой атлет, а ныне начальник конского запаса […] седой, цветущий и молодцеватый Ромео», зачаровывает и подымает павшую лошадь.
Позиция Бабеля подчеркнуто двусмысленна. Он не столько предлагает изображаемые им балетные гибриды в качестве идеальных решений, сколько наслаждается напрягающей их парадоксальной игрой ценностных противоположностей. Так, встающий на руки махновский недоросль Кикин сочетает черты жестокого цинизма, типичные для наиболее грубых конармейцев (типа автора «письма» в одноименном рассказе), с вуаеризмом, присущим лирическому герою Бабеля (ср. «В щелочку»). А забвение героем «Пробуждения» названий деревьев и птиц, которым он учился (казалось бы, более успешно, чем плаванию) у Смолича, отбрасывает его назад при попытках литературного сочинительства. Подозрительна и моральная подоплека гениального прыжка ди Грассо, атлетическое суперменство которого как актера находит продолжение в сверхъестественности исполняемой им роли благородного вампира[12]. Интересно, кстати, что собственное словесное творчество Бабель представлял в «балетных» терминах:
«Хожу и поплевываю. А там, – и он небрежным жестом показал на свой высокий лоб, – там в это время что-то само вытанцовывается. А дальше одним дыханием воспроизвожу этот «танец» на бумаге» [24, с. 156].
Известная степень амбивалентности в трактовке словесным искусством темы «silentium, неизреченной истины» неизбежна, ибо проза и поэзия по определению заняты «изречением». Эта антиномия разрабатывалась и обсуждалась романтиками, Тютчевым, символистами. Современнику Бабеля Мандельштаму принадлежит одна из реплик в этой дискуссии – стихотворение «Она еще не родилась…» (1910), где поэт заклинает слово вернуться обратно в музыку (и Афродиту обратно в пену), любуясь мысленным образом «дословесного»,