в Одессе» весь строится вокруг оппозиции/медиации между «словом» и «делом».
« – […] Перестаньте скандалить за вашим письменным столом и заикаться на людях. Представьте себе, на мгновение, что вы скандалите на площадях и заикаетесь на бумаге […] Вы можете переночевать с русской женщиной, и русская женщина останется вами довольна […] Вы хотите жить, а [папаша] заставляет вас умирать двадцать раз на день. Что сделали бы вы на месте Бени Крика? Вы ничего бы не сделали. А он сделал […] – Беня говорит мало, но он говорит смачно. Он говорит мало, но хочется, чтобы он сказал еще что-нибудь […] – Что хотите вы делать, молодой человек? – […] – Я хочу сказать речь, – ответил Беня Крик».
Нанизанным на интересующую нас словесную формулу оказывается весь бабелевский комплекс бессильного, чисто книжного слова, заикания, властной немногословности, артистичной речи, сопровождающей насилие (в данном сюжете – казнь и похороны провинившегося сообщника), и в награду – способности удовлетворить архетипическую русскую женщину (ср. проститутку Веру), вопреки убийственному отцовскому контролю.
Тот же глагол «делать», часто в составе характерного оборота с «что», возникает и в других текстах. Ср.: «– Сейчас сделаемся, – [сказала Вера…] – Чего делают […] боже, чего делают…» («Справка»/«Гонорар»). Неслучайность этих двух упоминаний об одном и том же «деле» акцентируется уже самой их перекличкой, а также тем, что первое, буквальное («секс за деньги»), так и не овеществляется, второе же («любовь с сестричкой/собратом»), напротив, несмотря на свою вымышленность, а вернее – благодаря ей, воплощается в жизнь.
Аналогичные парадоксы «делания слова» и «словесного дела», в частности, дела любовного проникновения в чужое тело, налицо и в двух следующих примерах, из которых, кстати, один касается Толстого, а другой – Мопассана:
«Мне казалось пустым занятием – сочинять хуже, чем это делал Лев Толстой» («Гонорар»; сочинение «не хуже» толстовского и приводит к половому «деланию» в финале рассказа).
«А вот Мопассан, может быть, ничего не знает, а может быть – все знает; громыхает по дороге, сожженной зноем, дилижанс, сидят в нем […] толстый и лукавый парень Полит и здоровая крестьянская топорная девка. Что они там делают и почему делают – это уж их дело («Одесса» [10, т. 1, с. 65]).
Выделяя во всех этих примерах «что делать», мы не имеем в виду акцентировать сколько-нибудь прямую связь Бабеля с романом Чернышевского[21]. Оборот этот слишком универсален, чтобы объявлять его исключительной собственностью какого-то одного автора[22]. Более того, как было сказано в Предисловии, бабелевское пристрастие к этой местоименной и «местоглагольной» формуле отражает его интерес к самым разным «всеобщим