liberte la brute humaine”). А ближе к концу рассказа Толстой опустил слова о том, «как целуют братскую плоть». Кроме того, в описании финального припадка Селестена он заменил его подчеркнуто животные “quatremembers” на вполне человеческие «руки и ноги». И, наконец, последние членораздельные слова матроса Толстой превратил из полубессвязного лепета: «Это ты, ты, Франсуаза, маленькая ты моя!», в программное выступление:
« – Прочь! разве не видишь, она сестра тебе! Все они кому-нибудь да сестры. Вот и эта, сестра Франсуаза. Ха-ха-ха!.. – зарыдал он…»[32].
Легко видеть, что все это как раз те места, которые понадобились Бабелю в «Справке» для активизации животных, плотских и инцестуальных мотивов рассказа. Особенно парадоксальной обработке подвергся проповеднический кусок о «сестре», получивший в устах Веры неожиданное игриво-позитивное значение[33].
Что касается купюр мопассановской «порнографии», осуществленных автором только что написанных «Крейцеровой сонаты» (1887–1889) и «Дьявола» (1889–1890), уже начатых «Воскресения» (1887–1899) и «Предисловия» и будущего «После бала», то они не должны нас удивлять. Как известно, даже сравнительно невинную и так восхищавшую его чеховскую «Душечку» Толстой подверг аналогичной цензуре[34].
Последовательное отрицание поздним Толстым секса и его ужас перед половым актом, – будь то продажным, добрачным, внебрачным или законным, – хорошо известны и наглядно прочитываются в процитированных выше фрагментах из «Предисловия». Очевидно и резкое отличие трактовок той же темы у Бабеля. Однако последнее не означает, что Бабель попросту прославляет радости половой любви, запретные у Толстого. Определенная доза страха перед сексом есть и в бабелевских текстах.
Один из аспектов любовного сюжета «Справки» состоит в том, что двадцатилетний герой, проходящий не только профессиональную, но и половую инициацию и, значит, практически девственный[35], испытывает страх перед ожидаемым соитием с опытной женщиной, известный под названием боязни vaginadentata («зубастой промежности»). Этот страх – в сочетании, разумеется, с удручающим прозаизмом обстановки («Как непохожа была будничная эта стряпня на любовь моих хозяев за стеной…») и Вериного поведения – парализует героя, и выход («отступать было некуда») находится на путях вымысла, окутывающего героя андрогинной аурой мальчика-проститутки. Смешение сексуальных ролей[36], вуаеризм, культ недоступной и ненасытной русской женщины и т. п. – очевидные манифестации непростого, «таинственно кривого», как и во всем остальном, бабелевского взгляда на секс. У Бабеля практически нет «нормальных» рассказов о любви[37].
На этом фоне «Справка» выделяется своим счастливым концом. Но как он достигается?