очередной мэтр-француз поучает бабелевского рассказчика:»Mon vieux [!], за тысячу лет нашей истории мы сделали женщину, обед и книгу» и учит его «обедать […] в харчевне скотопромышленников и торговцев вином — против Halles aux vins»; вино и секс, а затем по ходу рассказа и смерть, настойчиво связываются с книгой.
В «Мопассане» первые же деньги, заработанные у Раисы (25 рублей)[1], претворяются в вино, а вино — в атаку на тело и дух Толстого, закутавшегося в «фуфайку из веры».
Ведется счет и бокалам, выпиваемым за работой над переводом мопассановского сюжета в жизнь. Сначала осушаются три бокала подряд (уж не по числу ли переводимых рассказов — «Мисс Гарриэт», «Идиллия», «Признание»?), затем, под прямым, как мы видели, влиянием мсье Полита, к ним добавляется четвертый. Пятый, и решающий, уже не просто заимствуется у Мопассана, а прямо посвящается ему («Mon vieux, за Мопассана»), и эта связь вина и книги еще раз суммируется во фразе, опять-таки богатой числительными и венчающей не только героев Бабеля друг с другом и с героями «Признания», но и «бутылку муската 83 года» с «двадцатью девятью» томами Мопассана.[2] Каков же смысл этой, выражаясь цитатно, «виноградной строчки», а по сути дела целой виноградной новеллы, искусно вплетенной в рассказ о любви, переводе и смерти?
Мандельштамовская формула — из стихотворения «К немецкой речи» (1: 192-193), интересным образом перекликающегося с «Мопассаном» в ряде отношений. Ключевой образ возникает в 7-й из 9 строф:
Чужая речь мне будет оболочкой, И много прежде, чем я смел родиться, Я буквой был, был виноградной строчкой, Я книгой был, которая вам снится.
Но программная для Мандельштама — и Бабеля — «тоска по мировой культуре», заявляется в самом начале:
Себя губя, себе противореча […] Мне хочется уйти из нашей речи За все, чем я обязан ей бессрочно.
Открывающееся этой космополитической нотой стихотворение было напечатано в том же 1932 году, что и «Мопассан», и навеяно судьбой немецкого поэта Э. Х. Клейста (1715-1759), погибшего — подобно Мандельштаму, Мопассану и Бабелю — в возрасте сорока с лишним лет. Союз творчества, чужой речи, вина и смерти Мандельштам объявляет премудростью, которой следует поучиться «на Западе у чуждого семейства»:[3]
И прямо со страницы альманаха […] Сбегали в гроб ступеньками, без страха, Как в погребок за кружкой мозельвейна.
Виноградная мета-строчка формируется монтажом вполне традиционных анакреонтических стихов Клейста, вынесенных в эпиграф:
Freund! Versaume nicht zu leben: Denn die Jahre fliehn, Und es wird der Saft der Reben Uns nicht lange gluhn!
(Друг! Не упусти (в суете) самое жизнь./ Ибо годы летят/ И сок винограда/ Недолго еще будет нас горячить!),