его творчества, думается мне, никто не знал. Этим таинством он не делился.
Михаил Зорин
ЧИСТЫЙ ЛИСТ БУМАГИ
-- "...Город накрыли темной чадрой..." -- читает Бабель. Он снижает
очки, протирает стекла платком, чуть щурит глаза.
-- Красиво звучит. А? Почему вы не написали: "Была темная ночь"?
Так может написать каждый, -- бросает кто-то смущенно.
-- Ну и что же? -- Бабель пожимает плечами. -- Пушкин пишет в
"Дубровском": "Луна сияла, июльская ночь была тиха..." Чехов еще точней:
"Было двенадцать часов ночи". Не нагромождайте красивостей. Красивость --
всегда фальшива. В вашем рассказе нет деталей. Я не вижу, как одет ваш
герой, не вижу его
движений, не вижу комнаты, в которой он сидит. Начало рассказа состоит
у вас из общих слов. Пушкин так начинает "Дубровского": "Несколько лет тому
назад в одном из своих поместий жил старинный русский барин Кирила Петрович
Троекуров. Его богатство, знатный род и связи давали ему большой вес в
губерниях, где находилось его имение". Так же просто начинает своих
"Мужиков" Чехов: "Лакей при московской гостинице "Славянский базар" Николай
Чикильдеев заболел". Вчитайтесь, какая точность и ясность. В короткой, до
предела лаконичной фразе жизнь человека. Мы узнаем его имя, фамилию, работу,
место жительства, название гостиницы и состояние здоровья. Я часто вижу
Чехова за письменным столом, вижу, как он пишет свои рассказы. Итак,
договорились, война -- красивостям...
-- У меня в рассказе есть такие строки, -- глухо говорит молодой
человек: -- "Ветер растрепал облака, и они повисли над городом, как черные
косы". Они мне нравятся. Что делать, вычеркнуть?
-- Мне они не нравятся, -- смеется Бабель,-- как это ни грустно. Мне
больше нравится такая фраза: "Ночь приближалась и росла, как грозовая туча".
-- Это Пушкин? -- спрашивают с места.
-- Нет, Тургенев, но также неплохо написано. Какие ощущения, какие
чувства вызывает такая строка. У каждого из нас одинаковые перья, но писать
они должны по-разному. Вчера я спускался в шахту и видел, как работают
забойщики. Я обратил внимание, что многие шахтеры по-разному держат отбойные
молотки. Они делали одно дело -- добывали уголь. Но каждый делал это
по-своему...
Мы сидим за круглым столом и пристально смотрим на Бабеля, удивляемся:
он буднично прост и даже застенчив. Круг людей очень плотен.
-- Вы окружили меня теплым течением Гольфстрима, -- смеется Бабель,
чувствуя повышенный к себе интерес, который мы по-юношески не можем скрыть.
Мы -- это начинающие авторы, делегаты слета, студенты, молодые
журналисты, рабочие шахт и заводов. Один из нас, линотипист, принес
набранные им самим стихи и рассказы.
Бабель держит в руках гранки, заинтересованно спрашивает:
-- Издаетесь?
-- Нет... -- смущается юноша. Он сбивчиво объясняет, что начальник
цеха, узнав, что Бабель будет читать рукописи, разрешил линотиписту набрать
рассказы.
Так Бабелю будет удобно и потом... солидно, -- сказал начальник.
И в самом деле -- гранки выделяются среди рукописей, напечатанных
неумело и густо на пишущей машинке, и тетрадей, в которых от руки
старательно переписаны рассказы, новеллы, этюды и даже повесть.
-- Смелый автор, -- добродушно посмеивается Бабель. Линотипист говорит,
что ему захотелось посмотреть, как выглядят сочиненные им строки "в
металле".
-- Понятное желание...
Бабель рассказывает, что однажды в Одессе девушка принесла ему альбом,
в который записывала свои стихи. Они были выписаны каллиграфически, каждая
буква "отработана". Стихи
