вечерам пастух кричал не хозяйке Оле, а
Лиде: "Лида, забирай свою корову". И Лида хватала веревку с гвоздя, бежала
за ворота, наматывала веревку на рога коровы и вела ее по тропинке через сад
в хлев. На море Лида чувствовала себя так же, как любой армянский или
абхазский мальчишка. Ныряла и плавала великолепно. Уплывала в море так
далеко, что ее совершенно не было видно, и пропадала там часами. Это стоило
бы мне много нервов, если бы я всегда была свидетелем этих заплывов. Чаще
всего я об этом узнавала потом.
В Москву мы возвратились в феврале 1944 года. Ехали через Сталинград, и
пока поезд там стоял, мы с Лидой вышли на площадь. Зрелище полностью
разбитого города было ужасающим. В некоторых местах высились только
отдельные стены бывших кирпичных домов с проемами окон, все вокруг --
сплошной битый кирпич. На вокзальной площади круглая раковина фонтана с
полууцелевшими скульптурами детей вокруг. И по всей дороге в Москву видны
были следы страшного разрушения. А так как мы в Новом Афоне почти не
испытали ужасов войны, эти картины по дороге в Москву явились для меня
единственным впечатлением от войны и до сих пор стоят перед глазами.
Отдельные разрушения в Москве были уже подчищены и не особенно заметны.
Несмотря на то что моя квартира была забронирована ГКО, она была
разорена. "Нижние" соседи, военком и заместитель начальника отделения
милиции нашего района, распространили слух, что я, как жена
репрессированного, перешла к немцам и в Москву не вернусь. Поэтому в
домоуправлении одну из моих комнат отдали печнику, а в другой селились
домоуправы. Их было несколько, сменявших друг друга за время войны, и каждый
считал нужным поселиться в одной из моих комнат. Все вещи были разворованы.
Еще в конце 1943 года в Москву с фронта приехал дальний родственник
Бабеля Михаил Львович Порецкий. Он зашел в наше домоуправление, объяснил им,
что я в командировке и скоро возвращаюсь, добился освобождения одной
комнаты. Когда очередной домоуправ выехал из комнаты, Порецкий повесил замок
и ключ передал начальнику конструкторского отдела Метропроекта Роберту
Августовичу Шейнфайну, встречавшему нас на вокзале. Но в комнате нельзя было
оставаться ночевать из-за холода. Маму с Лидой пришлось пристроить к соседям
из второй половины дома, а самой уйти ночевать к приятельнице.
У тетки Бабеля в Овчинниковском переулке М. Л. Порецкий оставил для
меня немецкую железную печку, и когда я на саночках привезла эту печку домой
и мы ее чем-то затопили, в комнате стало возможно жить. Кроме мебели, из
вещей наших ничего не сохранилось. Не было никакой посуды, ничего из
постельного белья, ни одеял, ни подушек. В шкафу, к великому моему счастью,
валялись фотографии и из них часть фотографий Бабеля.
Но самое главное -- в доме не осталось ни одной книги.
Полностью теперь уж разоренный наш дом для своего хотя бы самого
необходимого восстановления требовал много денег.
Я снова начала работать в Метропроекте, получив для проектирования
станцию "Киевская" со всеми относящимися к ней сооружениями и примыкающими
перегонами кольцевой линии.
По вечерам я старалась заработать дополнительно, берясь за любую
проектную работу. Такой работы сразу после войны предлагалось много, был
период восстановления разрушенного.
Прежде всего у одной дамы мне удалось купить неплохую библиотеку, где
были однотомники основных классиков русской литературы. Если в
букинистических магазинах мне попадались те книги, которые были у нас с
Бабелем, то я их всегда покупала.
