прислуга толстоногая, босая, толстая еврейка с мягкой
грудью убирает и беспрерывно рассказывает. Речи хозяйки - она за то, чтобы
было хорошо. Дом оживает.
Еду на Thornicroftе в Ровно. Две павших лошади. Сломанные мосты,
автомобиль на мостках, все трещит, бесконечные обозы, скопления, ругань,
описать обоз в полдень перед сломанным мостом, всадники, грузовики,
двуколки со снарядами. Наш грузовик мчится бешено, хотя он весь изломан,
пыль.
Не доезжая 8 верст - стал. Вишни, сплю, потею на солнце. Кузицкий,
потешная фигурка, моментально гадает, раскладывает карты, фельдшер из
Бородяниц, бабы платили за лечение натурой, жареными курицами и собой, все
тревожится - отпустит ли его начсанчасти, показывает действительные раны,
когда сходит хромает, бросил девицу на дороге в 40 верстах от Житомира,
иди, она говорила, что за ней ухаживает наштадив. Теряет хлыстик, сидит
полуголый, болтает, врет без удержу, карточка брата, бывшего
штаб-ротмистра, теперь начдива, женатого на польской княгине, расстрелян
деникинцами.
Я медик.
В Ровно пыль, пыльное золото расплавленное течет над скучными
домишками.
Проходит бригада, Зотов в окне, ровенцы, вид казаков, изумительное
спокойное, уверенное войско. Еврейские девицы и юноши следят с
восхищением, старые евреи смотрят равнодушно. Дать воздух Ровно, что-то
раздерганное, неустойчивое и есть быт и польские вывески.
Описать вечер.
Хасты, черноволосая и хитрая девица, приехавшая из Варшавы, ведет
фельдшер, злое словесное зловоние, кокетство, вы у нас будете есть,
умываюсь в проходной комнате, все неудобно, блаженство, я грязен и потен,
потом горячий чай с моим сахаром.
Описать тот Хает, сложная фурия, невыносимый голос, думают, что я не
понимаю по-еврейски, ссорятся беспрерывно, животный страх, отец - не
простая вещь, улыбающийся фельдшер, лечит от трипперов (?), улыбается,
невидим, но кажется вспыльчив, мать - мы интеллигенты, у нас ничего нет,
он же фельдшер, работник, пусть будут эти, но тихо, мы измучены, явление
ошеломляющее - круглый сын с хитрой и идиотской улыбкой за стеклами
круглых очков, вкрадчивая беседа, за мной ухаживают, масса сестер, все
сволочи (?). Зубной врач, какой-то внук, с которым все разговаривают так
же визгливо и истерически, как со стариками, приходят молодые евреи -
ровенцы с плоскими и пожелтевшими от страха лицами и рыбьими глазами,
рассказывают о польских издевательствах, показывают паспорта, был
торжественный декрет о присоединении к Польше и Волыни, вспоминаю польскую
культуру, Сенкевича, женщин, великодержавие, опоздали родиться, теперь
классовое самосознание.
Даю стирать белье. Пью чай беспрерывно и потею зверски, и всматриваюсь
в Хастов внимательно, пристально. Ночь на диване. В первый раз со дня
выезда разделся. Закрывают все ставни, горит электричество, духота
страшная, там спит масса людей, рассказы о грабежах буденновцев, трепет и
ужас, за окном фыркают лошади, по Школьной улице обозы, дочь.
ПРОПУЩЕНА (УТЕРЯНА) В ДНЕВНИКЕ 21 СТРАНИЦА
Белев. 11.7.20
Ночевал с солдатами штабного эскадрона, на сене. Спал плохо, думаю о
рукописях. Тоска, упадок энергии, знаю, что превозмогу, когда это будет?
Думаю о Хастах, гниды, вспоминаю все и эти вонючие души, и бараньи глаза,
и высокие скрипучие неожиданные голоса, и улыбающийся отец. Главное -
улыбка и он вспыльчивый, и много тайн, смердящих воспоминаний о скандалах.
Огромная фигура - мать, она зла, труслива, обжорлива, отвратительна,
остановившийся, ожидающий взор. Гнусная и подробная ложь дочери, смеющиеся
глаза сына из-под
