Сенька спросил:
- А Феде, когда вы его резали, хорошо было в ваших руках?
- Нет, - сказал папаша, - худо было Феде.
Тогда Сенька спросил:
- А думали вы, папаша, что и вам худо будет?
- Нет, - сказал папаша, - не думал я, что мне худо будет.
Тогда Сенька поворотился к народу и сказал:
- А я так думаю, что если попадусь я к вашим, то не будет мне пощады. А
теперь, папаша, мы будем вас кончать...
И Тимофей Родионыч зачал нахально ругать Сеньку по матушке и в
богородицу и бить Сеньку по морде, и Семен Тимофеич услали меня со двора,
так что я не могу, любезная мама Евдокия Федоровна, описать вам за то, как
кончали папашу, потому я был усланный со двора.
Опосля этого мы получили стоянку в городе в Новороссийском. За этот
город можно рассказать, что за ним никакой суши больше нет, а одна вода.
Черное море, и мы там оставались до самого мая, когда выступили на
польский фронт и треплем шляхту почем зря...
Остаюсь ваш любезный сын Василий Тимофеич Курдюков. Мамка, доглядайте
до Степки, и бог вас не оставит".
Вот письмо Курдюкова, ни в одном слове не измененное. Когда я кончил,
он взял исписанный листок и спрятал его за пазуху, на голое тело.
- Курдюков, - спросил я мальчика, - злой у тебя был отец?
- Отец у меня был кобель, - ответил он угрюмо.
- А мать лучше?
- Мать подходящая. Если желаешь - вот наша фамилия...
Он протянул мне сломанную фотографию. На ней был изображен Тимофей
Курдюков, плечистый стражник в форменном картузе и с расчесанной бородой,
недвижный, скуластый, со сверкающим взглядом бесцветных и бессмысленных
глаз. Рядом с ним, в бамбуковом креслице, сидела крохотная крестьянка в
выпущенной кофте, с чахлыми светлыми и застенчивыми чертами лица. А у
стены, у этого жалкого провинциального фотографического фона, с цветами и
голубями, высились два парня - чудовищно огромные, тупые, широколицые,
лупоглазые, застывшие, как на ученье, два брата Курдюковых - Федор и
Семен.
НАЧАЛЬНИК КОНЗАПАСА
На деревне стон стоит. Конница травит хлеб и меняет лошадей. Взамен
приставших кляч кавалеристы забирают рабочую скотину. Бранить тут некого.
Без лошади нет армии.
Но крестьянам не легче от этого сознания. Крестьяне неотступно толпятся
у здания штаба.
Они тащат на веревках упирающихся, скользящих от слабости одров.
Лишенные кормильцев, мужики, чувствуя в себе прилив горькой храбрости и
зная, что храбрости ненадолго хватит, спешат безо всякой надежды надерзить
начальству, богу и своей жалкой доле.
Начальник штаба Ж. в полной форме стоит на крыльце. Прикрыв воспаленные
веки, он с видимым вниманием слушает мужичьи жалобы. Но внимание
