Конармии пехотный резерв. Крестьяне
пошли с охотою. Они дрались с величайшей старательностью. Их сопящая
мужицкая свирепость изумила даже буденновцев. Ненависть их к польскому
помещику была построена из невидного, но добротного материала.
Во второй период войны, когда гиканье перестало действовать на
воображение неприятеля и конные атаки на окопавшегося противника сделались
невозможными, - эта самодельная пехота принесла бы Конармии величайшую
пользу. Но нищета наша превозмогла. Мужикам дали по одному ружью на троих
и патроны, которые не подходили к винтовкам. Затею пришлось оставить, и
подлинное это народное ополчение распустили по домам.
Теперь обратимся к лешнювским боям. Пешка окопалась в трех верстах от
местечка. Впереди их фронта расхаживал сутулый юноша в очках. Сбоку у него
волочилась сабля. Он передвигался вприпрыжку, с недовольным видом, как
будто ему жали сапоги. Этот мужицкий атаман, выбранный ими и любимый, был
еврей, подслеповатый еврейский юноша, с чахлым и сосредоточенным лицом
талмудиста. В бою он выказывал осмотрительное мужество и хладнокровие,
которое походило на рассеянность мечтателя.
Шел третий час июльского просторного дня. В воздухе сияла радужная
паутина зноя. За холмами сверкнула праздничная полоса мундиров и гривы
лошадей, заплетенные лентами. Юноша дал знак приготовиться. Мужики, шлепая
лаптями, побежали по местам и взяли на изготовку. Но тревога оказалась
ложной. На лешнювское шоссе выходили цветистые эскадроны Маслака [Масляков
- командир первой бригады четвертой дивизии, неисправимый партизан,
изменивший вскоре Советской власти]. Их отощавшие, но бодрые кони шли
крупным шагом. На золоченых древках, отягощенных бархатными кистями, в
огненных столбах пыли колебались пышные знамена. Всадники ехали с
величественной и дерзкой холодностью. Лохматая пешка вылезла из своих ям
и, разинув рты, следила за упругим изяществом этого небыстрого потока.
Впереди полка, на степной раскоряченной лошаденке ехал комбриг Маслак,
налитый пьяной кровью и гнилью жирных своих соков. Живот его, как большой
кот, лежал на луке, окованной серебром. Завидев пешку, Маслак весело
побагровел и поманил к себе взводного Афоньку Биду. Взводный носил у нас
прозвище "Махно" за сходство свое с батьком. Они пошептались с минуту -
командир и Афонька. Потом взводный обернулся к первому эскадрону,
наклонился и скомандовал негромко: "Повод!" Казаки повзводно перешли на
рысь. Они горячили лошадей и мчались на окопы, из которых глазела
обрадованная зрелищем пешка.
- К бою готовьсь! - продел заунывный и как бы отдаленный Афонькин
