Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Конармия » Конармия, страница65

Конармия, страница65

резала небо. Повод  тугой  петлей  сжимал мою ногу, торчавшую кверху.

    — Заснул, земляк,  —  сказал  мужик  и  улыбнулся  ночными,  бессонными глазами, — лошадь тебя с полверсты протащила…

    Я распутал ремень и  встал.  По  лицу,  разодранному  бурьяном,  лилась кровь.

    Тут же, в двух шагах от нас, лежала  передовая  цепь.  Мне  видны  были трубы Замостья, вороватые огни в теснинах его гетто и каланча  с  разбитым фонарем. Сырой рассвет стекал на нас, как волны хлороформа. Зеленые ракеты взвивались над польским лагерем. Они трепетали в воздухе,  осыпались,  как розы под луной, и угасали.

    И в  тишине  я  услышал  отдаленное  дуновение  стона.  Дым  потаенного убийства бродил вокруг нас.

    — Бьют кого-то, — сказал я. — Кого это бьют?..

    — Поляк, тревожится, — ответил мне мужик, — поляк жидов режет…

    Мужик переложил ружье из правой руки в  левую.  Борода  его  свернулась совсем набок, он посмотрел на меня с любовью и сказал:

    — Длинные эти ночи в  цепу,  конца  этим  ночам  нет.  И  вот  приходит человеку охота поговорить с другим человеком, а где его возьмешь,  другого человека-то?..

    Мужик заставил меня прикурить от его огонька.

    — Жид всякому виноват, — сказал он, — и нашему и вашему. Их после войны самое малое количество останется. Сколько в свете жидов считается?

    — Десяток миллионов, — ответил я и стал взнуздывать коня.

    — Их двести тысяч останется, — вскричал мужик и тронул  меня  за  руку, боясь, что я уйду. Но я взобрался на седло и поскакал к  тому  месту,  где был штаб.

    Начдив готовился уже уезжать. Ординарцы стояли перед  ним  навытяжку  и спали стоя. Спешенные эскадроны ползли по мокрым буграм.

    — Прижалась наша гайка, — прошептал начдив и уехал.

    Мы последовали за ним по дороге в Ситанец.

    Снова пошел дождь. Мертвые мыши  поплыли  по  дорогам.  Осень  окружила засадой наши сердца, и деревья, голые мертвецы, поставленные на обе  ноги, закачались на перекрестках.

    Мы приехали в Ситанец утром. Я был с Волковым, квартирьером  штаба.  Он нашел для нас свободную хату у края деревни.

    — Вина, — сказал я хозяйке, — вина, мяса и хлеба!

    Старуха сидела на полу и кормила из рук спрятанную под кровать телку.

    — Ниц нема, — ответила она равнодушно. —  И  того  времени  не  упомню, когда было…

    Я сел за стол, снял с себя револьвер и заснул. Через  четверть  часа  я открыл глаза и увидел Волкова, согнувшегося  над  подоконником.  Он  писал письмо к невесте.

    «Многоуважаемая Валя, — писал он, — помните ли вы меня?»

    Я прочитал первую строчку, потом вынул спички из кармана и поджег  кучу соломы на полу. Освобожденное пламя заблестело и кинулось ко мне.  Старуха легла на огонь грудью и затушила его.

    — Что