глаз гармонику эскадронному нашему певцу
Сашке Христу. Он научил Сашку своим песням: из них многие были душевного,
старинного распева. За это мы все простили лукавому охотнику, потому что
песни его были нужны нам: никто не видел тогда конца войне, и один Сашка
устилал звоном и слезой утомительные наши пути. Кровавый след шел по этому
пути. Песня летела над нашим следом. Так было на Кубани и в зеленых
походах, так было на Уральске и в Кавказских предгорьях, и вот до
сегодняшнего дня. Песни нужны нам, никто не видит конца войне, и Сашка
Христос, эскадронный певец, не дозрел еще, чтобы умереть...
Вот и в этот вечер, когда я обманулся в хозяйских щах, Сашка смирил
меня полузадушенным и качающимся своим голосом.
"Звезда полей, - пел он, - звезда полей" над отчим домом, и матери моей
печальная рука..."
И я слушал его, растянувшись в углу на прелой подстилке. Мечта ломала
мне кости, мечта трясла подо мной истлевшее сено, сквозь горячий ее ливень
я едва различал старуху, подпершую рукой увядшую щеку. Уронив искусанную
голову, она стояла у стены не шевелясь и не тронулась с места после того,
как Сашка кончил играть. Сашка кончил и отложил гармонику в сторону, он
зевнул и засмеялся, как после долгого сна, и потом видя запустение вдовьей
нашей хижины, смахнул сор с лавки и притащил ведро воды в хату.
- Вишь, сердце мое, - сказала ему хозяйка, поскреблась спиной у двери и
показала на меня, - вот начальник твой пришел давеча, накричал на меня,
натопал, отнял замки у моего хозяйства и оружию мне выложил... Это грех от
бога - мне оружию выкладывать: ведь я женщина...
Она снова поскреблась о дверь и стала набрасывать кожухи на сына. Сын
ее храпел под иконой на большой кровати, засыпанной тряпьем. Он был немой
мальчик с оплывшей, раздувшейся белой головой и с гигантскими ступнями,
как у взрослого мужика. Мать вытерла ему нечистый нос и вернулась к столу.
- Хозяюшка, - сказал ей тогда Сашка и тронул ее плечо, - ежели желаете,
я вам внимание окажу...
Но бабка как будто не слыхала его слов.
- Никаких щей я не видала, - сказала она, подпирая щеку, - ушли они,
мои щи; мне люди одну оружию показывают, а и попадется хороший человек и
посластиться бы с ним в пору, да вот такая тошная стала, что и греху не
обрадуюсь...
Она тянула унылые свои жалобы и, бормоча, отодвинула к стене немого
мальчика. Сашка лег с ней на тряпичную постель, а я попытался заснуть и
стал придумывать себе сны, чтобы мне заснуть с хорошими мыслями.
СЫН РАББИ
...Помнишь ли ты Житомир, Василий? Помнишь ли ты Тетерев, Василий, и ту
ночь, когда суббота, юная суббота кралась вдоль заката, придавливая звезды
красным
