Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Конармия » Конармия, страница82

Конармия, страница82

с жадностью, и  тирольская  шляпа  тряслась  в  такт нашей песне. Старик жил все эти дни, отдавшись бурной, внезапной,  неясной надежде, и, чтобы ничем не омрачить своего счастья, старался не замечать в нас некоторого щегольства кровожадностью и громогласной простоты, с  какой мы решали к тому времени все мировые вопросы.

    После победы над поляками — так постановлено было на семейном совете  — Томилины переедут в Москву: старика мы вылечим у  знаменитого  профессора, Елизавета Алексеевна поступит учиться на курсы, а Мишку мы  отдадим  в  ту самую школу на Патриарших прудах, где когда-то училась его  мать.  Будущее казалось никем  не  оспариваемой  нашей  собственностью,  война  —  бурной подготовкой к счастью, и самое счастье — свойством  нашего  характера.  Не решенными были только его подробности, и в обсуждении их  проходили  ночи, могучие ночи, когда огарок  свечи  отражался  в  мутной  бутыли  самогона. Расцветшая Елизавета  Алексеевна  была  безмолвной  нашей  слушательницей. Никогда не видел я существа более порывистого, свободного и боязливого. По вечерам лукавый Суровцев отвозил  нас  в  реквизированном  еще  на  Кубани плетеном шарабане к холму, где светился в огне заката брошенный дом князей Гонсиоровских. Худые, но длинные и  породистые  лошади  дружно  бежали  на красных вожжах; беспечная серьга колыхалась в ухе Суровцева, круглые башни вырастали изо рва, заросшего желтой  скатертью  цветов.  Обломанные  стены чертили в небе кривую, набухшую рубиновой  кровью  линию,  куст  шиповника прятал ягоды, и голубая ступень, остаток лестницы, по которой  поднимались когда-то польские короли, блестела в кустарнике. Сидя на ней, я притянул к себе однажды голову Елизаветы Алексеевны  и  поцеловал  ее.  Она  медленно отстранилась, выпрямилась и, ухватив руками стену, прислонилась к ней. Она стояла неподвижно, вокруг ослепшей ее головы бурлил огненный пыльный  луч, потом, вздрогнув и словно вслушиваясь во что-то, Томилина подняла  голову; пальцы ее оттолкнулись от стены; путаясь и ускоряя  шаги  —  она  побежала вниз. Я окликнул ее, мне не  ответили.  Внизу,  разбросавшись  в  плетеном шарабане, спал румяный Суровцев. Ночью, когда все уснули,  я  прокрался  в комнату Елизаветы Алексеевны. Она читала, далеко отставив от  себя  книгу: упавшая на стол рука казалась  неживой.  Обернувшись  на  стук,  Елизавета Алексеевна поднялась с места.

    — Нет, — сказала она, вглядываясь в меня, —  нет,  дорогой  мой,  —  и, обхватив  мое  лицо  голыми,  длинными    руками,    поцеловала    меня    все усиливавшимся,  нескончаемым,  безмолвным  поцелуем.  Треск    телефона    в соседней комнате оттолкнул нас друг от друга. Вызывал адъютант штаба.

    — Выступаем, — сказал он