с колесиками сидел безногий Макаренко, ездивший
в креслице по городу и продававший папиросы с лотка. Мальчики с нашей
улицы покупали у него папиросы, дети любили его, я бросился к нему в
переулок.
- Макаренко, - сказал я, задыхаясь от бега, и погладил плечо безногого,
- не видал ты Шойла?
Калека не ответил, грубое его лицо, составленное из красного жира, из
кулаков, из железа, просвечивало. Он в волнении ерзал на креслице, жена
его, Катюша, повернувшись ваточным задом, разбирала вещи, валявшиеся на
земле.
- Чего насчитала? - спросил безногий и двинулся от женщины всем
корпусом, как будто ему наперед невыносим был ее ответ.
- Камашей четырнадцать штук, - сказала Катюша, не разгибаясь, -
пододеяльников шесть, теперь чепцы рассчитываю...
- Чепцы, - закричал Макаренко, задохся и сделал такой звук, как будто
он рыдает, - видно, меня, Катерина, бог сыскал, что я за всех ответить
должен... Люди полотно целыми штуками носят, у людей все, как у людей, а у
нас чепцы...
И в самом деле по переулку пробежала женщина с распалившимся красивым
лицом. Она держала охапку фесок в одной руке и штуку сукна в другой.
Счастливым отчаянным голосом сзывала она потерявшихся детей; шелковое
платье и голубая кофта волочились за летящим ее телом, и она не слушала
Макаренко, катившего за ней на кресле. Безногий не поспевал за ней, колеса
его гремели, он изо всех сил вертел рычажки.
- Мадамочка, - оглушительно кричал он, - где брали сарпинку, мадамочка?
Но женщины с летящим платьем уже не было. Ей навстречу из-за угла
выскочила вихлявая телега. Крестьянский парень стоял стоймя в телеге.
- Куда люди побегли? - спросил парень и поднял красную вожжу над
клячами, прыгавшими в хомутах.
- Люди все на Соборной, - умоляюще сказал Макаренко, - там все люди,
душа-человек; чего наберешь, - все мне тащи, все покупаю...
Парень изогнулся над передком, хлестнул по пегим клячам. Лошади, как
телята, прыгнули грязными своими крупами и пустились вскачь. Желтый
переулок снова остался желт и пустынен; тогда безногий перевел на меня
погасшие глаза.
- Меня, што ль, бог сыскал, - сказал он безжизненно, - я вам, штоль,
сын человеческий...
И Макаренко протянул мне руку, запятнанную проказой.
- Чего у тебя в торбе? - сказал он и взял мешок, согревший мое сердце.
Толстой рукой калека растормошил турманов и вытащил на свет голубку.
Запрокинув лапки, птица лежала у него на ладони.
- Голуби, - сказал Макаренко и, скрипя колесами, подъехал ко мне, -
голуби, - повторил он и ударил меня по щеке.
Он ударил меня наотмашь ладонью, сжимавшей птицу. Катюшин ваточный зад
повернулся