в
потолок, дробилось и сияло, душный жар налетал от труб парового отопления.
- Была не была, - сказал Калугин, когда мы разделались с кониной. Он
вышел куда-то и вернулся с двумя ящиками - подарком султана Абдул-Гамида
русскому государю. Один был цинковый, другой сигарный ящик, заклеенный
лентами и бумажными орденами. "A sa majeste, lEmpereur de toutes les
Russies [Его величеству, императору всероссийскому (фр.)] - было
выгравировано на цинковой крышке - от доброжелательного кузена..."
Библиотеку Марии Федоровны наполнил аромат, который был ей привычен
четверть столетия назад. Папиросы 20 см в длину и толщиной в палец были
обернуты в розовую бумагу; не знаю, курил ли кто в свете, кроме
всероссийского самодержца, такие папиросы, но я выбрал сигару. Калугин
улыбался, глядя на меня.
- Была не была, - сказал он, - авось не считаны... Мне лакеи
рассказывали - Александр Третий был завзятый курильщик: табак любил, квас
да шампанское... А на столе у него, погляди, пятачковые глиняные
пепельницы да на штанах - латки...
И вправду, халат, в который меня облачили, был засален, лоснился и
много раз чинен.
Остаток ночи мы провели, разбирая игрушки Николая Второго, его барабаны
и паровозы, крестильные его рубашки и тетрадки с ребячьей мазней. Снимки
великих князей, умерших в младенчестве, пряди их волос, дневники датской
принцессы Дагмары, письма сестры ее, английской королевы, дыша духами и
тленом, рассыпались под нашими пальцами. На титулах евангелий и Ламартина
подруги и фрейлины - дочери бургомистров и государственных советников - в
косых старательных строчках прощались с принцессой, уезжавшей в Россию.
Мелкопоместная королева Луиза, мать ее, позаботилась об устройстве детей;
она выдала одну дочь за Эдуарда VII, императора Индии и английского
короля, другую за Романова, сына Георга сделали королем греческим.
Принцесса Дагмара стала Марией в России. Далеко ушли каналы Копенгагена,
шоколадные баки короля Христиана. Рожая последних государей, маленькая
женщина с лисьей злобой металась в частоколе Преображенских гренадеров, но
родильная ее кровь пролилась в неумолимую мстительную гранитную землю...
До рассвета не могли мы оторваться от глухой, гибельной этой летописи.
Сигара Абдул-Гамида была докурена. Наутро Калугин повел меня в Чека, на
Гороховую 2. Он поговорил с Урицким. Я стоял за драпировкой, падавшей на
пол суконными волнами. До меня долетали обрывки слов.
- Парень свой, - говорил Калугин, - отец лавочник, торгует, да он
отбился от них... Языки знает...
Комиссар внутренних дел коммун Северной области вышел из кабинета
