по шесту. Он гнулся и качался под тяжестью ее тела. Гапа
сорвала красную тряпку и съехала вниз по шесту. На изгорбине крыши стояли
стол и табурет, а на столе пол-литра и нарезано кусками холодное мясо.
Гапа опрокинула бутылку себе в рот; свободной рукой она размахивала
монякой. Внизу гремела и плясала толпа. Стул скользил под Гапой, трещал и
разъезжался. Березанские чабаны, гнавшие в Киев волов, воззрились на бабу,
пившую водку в высоте, под самым небом.
- Разве то баба, - ответили им сваты, - то черт, вдова наша...
Гапа швыряла с крыши хлеб, прутья, тарелки. Допив водку, она разбила
бутылку об выступ трубы. Мужики, собравшиеся внизу, ответили ей ревом.
Вдова прыгнула на землю, отвязала дремавшую у тына кобылу с мохнатым
брюхом и поскакала за вином. Она вернулась, обложенная фляжками, как
черкес патронами Кобыла, тяжело дыша, запрокидывала морду; жеребый ее
живот западал и раздувался, в глазах тряслось лошадиное безумие.
Плясали на свадьбах с платочками, опустив глаза и топчась на месте.
Одна Гапа разлеталась по-городскому. Она плясала в паре с любовником своим
Гришкой Савченко. Они схватывались словно в бою; в упрямой злобе обрывали
друг другу плечи; как подшибленные падали они на землю, выбивая дробь
сапогами.
Шел третий день великокриницких свадеб. Дружки, обмазавшись сажей и
вывернув тулупы, колотили в заслонки и бегали по селу. На улице зажглись
костры. Через них прыгали люди с нарисованными рогами. Лошадей запрягли в
лохани; они бились по кочкам и неслись через огонь. Мужики упали,
сраженные сном. Хозяйки выбрасывали на задворки битую посуду. Новобрачные,
помыв ноги, взошли на высокие постели, и только Гапа доплясывала одна в
пустом сарае. Она кружилась, простоволосая, с багром в руках. Дубина ее,
обмазанная дегтем, обрушивалась на стены. Удары сотрясали строение и
оставляли черные, липкие раны.
- Мы смертельные, - шептала Гапа, ворочая багром.
Солома и доски сыпались на женщину, стены рушились. Она плясала,
простоволосая, среди развалин, в грохоте и пыли рассыпающихся плетней,
летящей трухи и переламывающихся досок. В обломках вертелись, отбивая
такт, ее сапожки с красными отворотами.
Спускалась ночь. В оттаявших ямах угасали костры. Сарай взъерошенной
грудой лежал на пригорке. Через дорогу в сельраде зачадил рваный огонек.
Гапа отшвырнула от себя багор и побежала по улице.
- Ивашко, - закричала она, врываясь в сельраду, - ходим гулять с нами,
пропивать нашу жизнь...
Ивашко был уполномоченный рика по коллективизации. Два месяца прошло с
тех пор, как начался - разговор его с Великой Криницей. Положив на стол
руки,
